– За пять лет жизни в России что произвело самое сильное впечатление?
– Наверное, падение метеорита. Очень сильно врезалось в память. Я завтракал в тот момент и собирался на арену. Но тут по всему дому пронесся очень-очень громкий шум. Сразу же у меня зазвонил телефон – на несколько этажей выше жил Майкл Гарнетт, у него окна квартиры выходили только на одну сторону, а у меня – на три. Он набрал мой номер: «Слушай... Пожалуйста, ты не мог бы посмотреть, у нас из дома нигде не торчит самолет?». Я такой: «Что за ад?!». Глянул во все окна: «Нет, Майкл, я не вижу самолета в нашем доме». Он выдохнул: «Ок... Потому что я больше не знаю, что это могло быть». В тот момент происходившее казалось сумасшествием.
– Тем не менее вы по-прежнему в России и ничего не боитесь.
– Да. Я думаю, забавно увидеть упавший метеорит. Но больше всего меня в этой истории удивила проблема с одной из арен. Она была повреждена, но ребята пришли и поставили балку от крыши до пола: «Будет нормально держать!». Так и стоит там до сих пор, держит арену. Как? Я не знаю. Когда я вернулся в Челябинск в этом году, снова увидел ее.
– У вас есть фотография с метеоритом?
– Из интернета. Но у меня есть кусок метеорита.
– Откуда?
– Отдали знакомые, когда я уезжал.
– Метеорит – это самое удивительное, с чем вы сталкивались в России?
– Пожалуй. Но еще был мистер Крикунов.
– Чем он такой особенный?
– Он был моим первым русским тренером. Я приехал в тренировочный лагерь «Нефтехимика» в Хорватию, и мы за две недели так и не вышли на лед. Все это время бегали и работали на земле. Думал тогда: «Приехал сюда играть в хоккей, но даже свои коньки еще не видел». Но, если честно, это отличный опыт – увидеть старую русскую школу.
После сборов мы поехали на базу в Нижнекамске. Тут я вспомнил: Россия – это единственное место в мире, где есть база – место, куда игроки должны приходить до игры и спать. К этому мне тоже пришлось адаптироваться.
– Непривычно все время возвращаться не позже одиннадцати вечера?
– Нет, нас собирали в 7-8 вечера. Ужинали и все, потом нельзя было никуда выходить. Вот этого я не понимал. Конечно, слышал о базах раньше, но просто не мог поверить. Они, что, не доверяют игрокам? Или думают, что это единственный способ выиграть? Я так и не понял эту мысль. Это как жить в отеле весь год – вряд ли кто захочет проводить так время. Нет, на базе нормально, но это не дом, не твоя собственная кровать, понимаете? Для меня как для иностранца — это некомфортно. И в Челябинске при Белоусове – то же самое. С того времени, что я в России, у меня было два олдскульных русских тренера. Большой опыт.
– Выучили что-то у Крикунова?
– Думаю, самое лучшее у него — это фитнес. Ты будешь в настолько хорошей форме, насколько это вообще возможно. Длинный сезон — надо быть в отличном состоянии. И Крикунов делает все для этого.
– Как ваша спина после такого фитнеса?
– Плохо было, когда я только прилетел со сборов (смеется). Мое тело оказалось в шоке от нагрузок. Спина болела два-три дня.
– Такие нагрузки потом ведь сказываются на здоровье. Со временем.
– Да. Забавно, я очень много думал об этом. С того момента, как увидел в России очень много детей, которые постоянно бегают и делают массу упражнений.
– И к какому выводу пришли?
– Мне 38 лет. Очень мало российских хоккеистов доигрывают до моего возраста и тем более до 42-43 лет. Русские ребята серьезно тренируются с детства, пока растут, и до 30-31 года. А потом их тело просто начинает сдуваться, сбиваться. Это как с машиной. Тебе еще столько километров надо преодолеть, а ты уже накатался на тренировках. И поэтому возрастных российских игроков в НХЛ и других лигах не так много, как могло бы быть. Просто потому что они столько внимания уделяют физическим нагрузкам в таком молодом возрасте.
Мы с Булисом смотрим на детей, которым только 9 лет, они бегают вверх-вниз по ступенькам. Ян все время шутит, а я говорю ему: «Я бы просто никогда не играл в хоккей, если бы надо было делать вот это...» (смеется). Но русские верят, что это дорога к успеху.
– Как занимаются за океаном?
– В Северной Америке и в Европе ребята тоже серьезно тренируются, но не в таком юном возрасте. Они начинают поднимать вес, давать нагрузку лишь с 13-14 лет. А в детстве они обычно только катаются, работают на льду.
– А что вам в России нравится?
– Очень многое. Ее география и непредсказуемость. Нравится ездить из города в город. Ты едешь в Казань — красивый город, и потом оттуда в Новокузнецк... (смеется). И затем в Хабаровск — неизвестно куда, потом в красивейший Владивосток. Магнитогорск – фабрики. Мне интересно узнавать, что поддерживает ту или иную команду: нефть, газ – за счет чего город живет.
– И каждый день — приключение?
– Да, точно. Ты никогда не знаешь, что будет. Можно проснуться – и увидеть снег в два метра высотой. В октябре. Больше всего меня удивило, как все далеко: 9 часов лететь из Москвы в Хабаровск. В штатах самый длинный перелет кажется 5,5 часов – из Нью-Йорка в Лос-Анджелес. Еще дороги: мы ехали из Челябинска в Магнитогорск и Екатеринбург по маленьким дорогам с буграми и балансировали (смеется).
– А в Москве постоянные пробки, да?
– Есть такое. Но я ездил на метро, оно отличное. Я жил в трехстах метрах от дворца в Сокольниках, мы с дочками часто ходили в парк погулять. За 10 минут на метро могли добраться до Красной площади.
Москва — вообще самый крутой город для жизни. Просто, чтобы жить. Рестораны есть везде. И такое ощущение, что один старается быть лучше другого. Посмотрите, Москва-сити. Это шикарно. Например, я много раз был в ресторане Sixty – на 60-м этаже бизнес-центра. Очень нравилось.
– Да, с ресторанами все понятно...
– (перебивает) А хоккей? Он там просто не на первом месте. Но думаю, было бы несколько иначе. если бы построили новые хорошие стадионы. Потому что, например, в «Лужниках» надо пройти три километра от парковки до арены. А в ЦСКА вообще нет парковки для массового болельщика – люди пользуются метро и идут до арены пешком в минус двадцать. Все эти вещи заметно останавливают.
– Взрывов в метро вы не боялись?
– Нет. Я верю, что если такая судьба, то что уж поделать. Мне даже некоторые русские говорят: «Что ты делаешь?! Ты ездишь на метро?!». Но это суперлегко. Как и в Челябинске – я езжу на арену каждый день на автомобиле. У меня спрашивают: «Ты водишь в России?!». Отвечаю: «Да. Это машина, это дорога. Да, я вожу машину. Ничего сложного». Да, иногда некоторые стремятся ехать быстрее и для них нет никаких правил, но... Это забавный опыт. Надо попробовать все.
– Хорошо, что в Москве вы жили близко к арене. Когда у «Спартака» закончились деньги и у команды забрали автобус, вам не приходилось ехать на такси или метро.
– Точно (улыбается). Хотя это был тяжелый период.
– Каково играть без денег?
– Очень трудно. Очень. Ты стараешься, приходишь каждый день в ледовый дворец. Но в какой-то момент просто понимаешь, что тебе не за что больше играть, что тебе не заплатят. Я много раз разговаривал на эту тему с Канарейкиным... Всегда хочу выигрывать, но приходит такой момент — ментально ты хочешь побеждать, однако встает вопрос «Зачем?». Тебе все равно не заплатят. Понимаете? Я подписывал контракт, это моя работа. И я выполнял свою работу наилучшим образом. Но боссы не выполняют свои обязательства. Трудно находиться в такой ситуации.
– Значит, правду говорил экс-капитан «Спартака» Денис Бодров: «Легионеры не настолько сильны психологически, чтобы играть просто так».
– Ну, вы же видели. До моего обмена мы проиграли 10 или 11 матчей кряду. И потом, кажется, еще пять или шесть матчей после. Очень сложно мотивировать себя. Ты появляешься каждый день на катке, как должен, делаешь все и… грустно. Люди ведь рассчитывают на эти деньги, чтобы жить. Хоккеистам они тоже нужны.
– А ведь команда так хорошо начинала сезон.
– Да, мы однозначно могли выйти в плей-офф. И потом все это случилось и развалилось. Тяжело каждый день слышать, как кто-то теряет имущество, потому что у команды нет денег. У команды с такой богатой историей, с такой поддержкой болельщиков... Очень жаль. Но, в конце концов, все что ни делается – к лучшему. Я вернулся в Челябинск.
– Игорь Волков пострадал сильнее всех?
– У меня был счет в Челябинске, я переводил все деньги туда. И я слышал, что с банком может произойти что-то нехорошее, был готов. А вот у Волкова, да, на счете находились почти все его деньги. Но мой уход в ЦСКА помог, «Спартак» смог заплатить другим ребятам, которые были менее удачливы, чем я.
– В Риге сейчас сложная ситуация. Руководство клуба отмечает, что «ребята и так много получают, пару месяцев могут поиграть бесплатно».
– Знаете, это трудно. Здесь дело не в количестве денег — много или мало. У тебя есть контракт, ты выполняешь то, что должен, и тебе обязаны за это заплатить. Если представители команды подойдут ко мне, и я им скажу: «О, не, сегодня я играть не буду, давайте завтра» – это будет неприемлемо. А что делать, когда говорят: «Мы не заплатим вам за этот месяц, заплатим, может быть, за следующий»? Надо, чтобы люди по обе стороны вели себя честно.
– Но бывает, что и игроки не отдаются на все 100%. Клуб должен платить за просто так, за «покататься»?
– Это трудно. Я знаю, что много людей думают, что хоккеисты и спортсмены вообще зарабатывают кучу денег. Да, может быть. Но для примера: с первого сентября по семнадцатое у нас не было выходных. Не так много людей работают почти двадцать дней без отдыха. И в субботу, и в воскресенье у нас тоже работа.
Но вообще, все, что связано с деньгами, – всегда сложно и будет вызывать такую реакцию. К сожалению, деньги — это то, вокруг чего крутится мир.
– На что вы тратите свои деньги?
– У меня есть все, что мне нужно. Я не шопоголик и не меняю машины, как перчатки. Все деньги уходят на детей. Я хочу, чтобы жили хорошо, только поэтому деньги важны. Я должен обеспечить им образование, отдых: две недели летом, занятия на лошадях, фигурное катание.
– Кстати, про машину. Белый «Вольво», который вы разместили в инстаграме, это как раз то, на чем вы ездите?
– Да. «Трактор» выделил мне этот автомобиль. Женя Кузнецов надо мной все время смеялся, когда приезжал на своей машине и вставал рядом с моим «Вольво». Спасибо команде. Я могу добраться на арену. Это все, что мне нужно.
– А в Америке?
– В молодости я гонял на «Порше» и был очень крут. Потом я его продал. Сейчас есть одна большая – для детей: «GMC Yukon». Я, видимо, уже не такой крутой (улыбается).
– У вас прикольная прическа. Дочкам нравится?
– Очень. Говорят: «Это круто». Вот их маме не так нравится (смеется). Дочки же постоянно интересуются, какой будет следующий цвет, когда.
– Мы тоже.
– Я еще не решил. У меня есть отличный мастер в Челябинске. Подумаем, синий это будет, зеленый или красный. Но что-то веселое точно.
– Красный у вас уже был.
– Это цвет для плей-офф. Знаете, столько напряженных моментов, когда нужно просто присесть и отдохнуть, повеселиться. Может быть, люди, когда смотрят на прическу, понимают: «Надо расслабиться и наслаждаться».
– Вы перед началом этого сезона еще сделали большую татуировку на плече.
– Да, сидел 11 часов, выматывает. И мастер тоже устал. Но мне было неважно, что это долго и больно, потому что эта татуировка имеет значение для меня — я снова вернулся в «Трактор». Вернулся домой. Это как бы символ на моем плече.
– Вам было легко подружиться с молодыми игроками вроде Евгения Кузнецова?
– Да. И с Ничушкиным. Эти двое – отличные ребята и отличные игроки. Мы переписываемся до сих пор. Кузя только недавно присылал сообщение. В прошлом году — разные клипы с тест-драйвов. На базе он всегда приходил поболтать. Я рассказывал ему, как выучить английский. Они играли в FIFA на огромном экране на базе. Забавно было наблюдать: 11 вечера, а они, как маленькие, кричат, забивают голы (улыбается).
– Знаю, вы смеялись над его ботинками. Почему?
– Он написал свое имя на «найках». Я – свой номер. А недавно у него появились оранжевые ботинки – прислал несколько фото, чтобы я оценил. Мне 38, но иногда я забываю, что уже немолод. И с этими ребятами всегда было весело. Кузя постоянно прикалывался надо мной, я — над ним. Как братья. Он, правда, меня называл стариком или дедушкой.
– А вы?
– Я ему говорил, что уже время спать. И еще смеялся над тем, что его тянет к ярким вещам.
– Вы плохо знаете русский. Наверное, у ребят в плане шуток было преимущество перед вами.
– Была одна история. Мой второй год здесь. У массажиста Андрея был день рождения. А он такой большой, просто огромный: высокий и очень сильный, руки здоровенные. Мы сидели все вместе. Я спросил, как будет «Happy Birthday» по-русски. Мне сказали: «Пошел ты на х**».
– И вы так и произнесли?
– Нет. Слава богу, я спросил: «Что?». И мне еще три раза повторили. И Гена Разин не переставал смеяться. Я понял – что-то не так... А потом я ему носки обрезал.
А у Глинкина мы обычно забираем шлем. Антон маленького роста. Покупаем Глине в фаншопе крошечный сувенирный шлем и ставим в раздевалке.
– Почему в инстаграме у вас много «раздевалочных» фото?
– Это интересно. Выкладываю маленькие вещи, чтобы люди видели, мы спортсмены, но живем нормальной жизнью. Делаем то же, что и остальные. Надеваем штаны, сначала одну ногу, потом другую – так же, как все. Когда был маленьким, мне всегда хотелось знать, что происходит в раздевалке. То, что они не могут увидеть. Для фанатов это важно знать – как мы живем, без секретов.
– «Секрет в форточке», – сказал Илья Горохов, когда его спросили, как ему удается так играть в свои годы.
– Я тоже всегда сплю с открытым окном. Когда играл в НХЛ, моим партнером по команде был Брэд Маккриммон, разбившийся с «Локомотивом». Мне было 19-20, а Маккримону 36, и он все еще играл. Я думал: «Он точно делает что-то особенное, раз до сих пор на льду». И потом, когда нас поселили вместе, я выяснил: он всегда открывал окно на ночь. Мы были в Чикаго и там было -15. И окна были открыты. Сначала я не понимал: «Холодно же». Но потом привык и теперь всегда так сплю. Получая свежий воздух, организм лучше восстанавливается. Еще, кстати, принимаю витамины каждый день.
